Мессия очищает диск - Страница 45

В конце концов Змееныш, даже честно запомнив весь ворох причин, напрочь терялся и предпочитал изменить тему разговора.

Малыш в рясе иногда казался ему небожителем, олицетворением ледяной нечеловеческой рассудительности; иногда – запертым в тюрьму детского тела преступником, ожидающим очередного пятидневного приказа об усилении пыток; иногда – просто ребенком.

Последнее случалось редко.

Солнце пригревало, пахло смолой и цветущим сафлором, в кустах гордо свиристела невзрачная пичуга, считавшая себя по меньшей мере близкой родственницей огненной птицы фэнхуан; час отдыха подходил к концу, и оба – Змееныш и Маленький Архат, – не сговариваясь, двинулись прочь из сосновой рощи.

В просвете между ближайшими стволами мелькнула чья-то фигура, и вскоре монах лет тридцати с небольшим подбежал к ним.

– Как играть на железной флейте, не имеющей отверстий?! – брызжа слюной, торопливо спросил он у Змееныша.

Лицо монаха, интересующегося флейтой, напоминало яблоко, давно выедаемое изнутри прожорливым червем.

– Понятия не имею, – честно признался Змееныш.

– Не имею, – забормотал монах, – не имею… не имею понятия… не имею!

Он захлопал в ладоши, запрыгал на месте, потом низко-низко поклонился Змеенышу и побежал прочь.

– Не имею! – выкрикивал он на ходу хриплым, сорванным голосом. – Не имею!..

– Близок к просветлению, – без тени усмешки сказал Маленький Архат, прикусывая очередную сорванную травинку. – Вся логика подохла, одни хвосты остались. Подберет их – станет Буддой.

Змееныш знал, что его спутник не шутит.

Он только не знал, что означает странное слово «логика».

– А что, – неожиданно для самого себя поинтересовался лазутчик, – монахов, сдающих выпускные экзамены, так прямо берут и засовывают в Лабиринт? Сразу?

– Как же, – звонко расхохотался малыш-инок, – сразу! Берут за ворот и кидают! Сперва монаха-экзаменующегося пытают с усердием…

– Пытают? – не понял Змееныш.

– Ну, вопросы задают. Садится патриарх со старшими вероучителями и давай спрашивать: кто такой Будда, чем «великая колесница» отличается от «малой», почем нынче лотосы в пруду…

У Змееныша возникло неприятное ощущение, что Маленький Архат над ним издевается.

– …И никогда заранее неизвестно: что лучше – отвечать, или помалкивать, или вообще сыграть на железной флейте без отверстий! Удовлетворится патриарх, кивнут наставники, и ведут тогда монаха в Палату грусти и радости… сказки слушать.

Ощущение издевательства окрепло и разрослось.

– …Сидит монах и слушает, а ему то историю о бедной Ли-цзы расскажут, то анекдот о «новом китайце из Хэбея»! И если наш друг-испытуемый хоть раз засмеется или пустит слезу – гонят его взашей, до следующей переэкзаменовки! Ну а если выдержит – идет сперва в Палату мощи, где рубит руками гальку и черепицы, камни таскает и всякое такое… после в Палате отмщения с братией машется: с голыми руками против четверых невооруженных, с посохом – против восьми с оружием, с деревянной скамейкой против наставников-шифу, и, наконец, если экзамены сдают двое – один на один со своим же братом экзаменующимся! Говорят, что после этого оставшийся неделю залечивает раны, а потом идет в Лабиринт…

И Змееныш нутром почувствовал: правду говорит малыш-инок, а что ерничает, так это от страха.

Себя на месте монаха представляет.

Маленький Архат вдруг побежал вперед, так же неожиданно остановился и трижды нанес в воздух удар «падающего кулака», который вот уже больше недели получался у него из рук вон плохо, вызывая негодование наставника-шифу.

«Падающий кулак» и на этот раз вызвал бы такое же негодование, окажись требовательный наставник под боком.

Змееныш воровато огляделся, подошел к мальчишке и быстро поставил ему на место поднятое вверх плечо. Наткнись Маленький Архат на реальное препятствие – его собственный удар скорее вывихнул бы монаху-ребенку плечевой сустав, чем причинил бы вред кому-нибудь.

– Понял? – только и спросил Змееныш.

Лицо Маленького Архата осветилось каким-то совершенно детским интересом и восхищением; лазутчик еще подумал, что уж чего-чего, а проявлений ребячества он не ожидал от своего вынужденного союзника, несмотря на нежный возраст последнего.

Хотя Цаю доводилось видеть подобный свет и на лицах взрослых людей: так смотрят не умеющие петь на уличного сказителя с цином в руках или не способные ходить на бегуна-скорохода.

Так смотрят лишенные на обладающих.

Воображая себя на их месте.

– Слушай, Змееныш, – тихо спросил Маленький Архат, виляя взглядом, как собака хвостом, – ты ведь… ну, я раньше никогда не заговаривал с тобой о твоей жизни – понимаю, что ты все равно ничего не расскажешь, а и расскажешь, так соврешь! Ты не думай, я не обижаюсь… но ведь ты должен уметь драться не хуже любого из местных громил! А на занятиях гляну в твою сторону – ну оболтус оболтусом! Что ж это получается, Змееныш?!

Цай еще раз огляделся – нет, поблизости и впрямь никого не было, – потом мигом припал на колено и ткнул мальчишку в бедро сложенными щепотью пальцами. Тычок вышел несильный, боли не причинил, и Маленький Архат удивленно глянул на лазутчика жизни, поднял густые брови домиком, хотел что-то спросить…

Не спросил.

Рухнул плашмя, лицом вперед, как подрубленная сосна – ноги куда-то исчезли, словно и не бывало, и стоял непонятно на чем, и родился без ног, и жизнь без них прожил!

В последний миг Змееныш придержал мальчишку, иначе тот непременно расшиб бы себе все лицо.

Погладил по вихрастому затылку и несильно нажал где-то у основания черепа.